Премьера "Калигулы" Камю в постановке Эймунтаса Някрошюса обещала стать ярким событием сезона. И судя по статусным гостям, сидевшим в партере, расчеты Театра Наций на то, что спектакль с Евгением Мироновым в главной роли взбудоражит Москву, оправдались. Хотя и не вся премьерная публика досидела до финала/ Дезертирство зрителей на длинных и сложносочиненных спектаклях Някрошюса – дело привычное. Но если учитывать, что Театр Наций, взявший с некоторых пор курс на коммерчески успешный репертуар, обычно довольно точно определяет целевую аудиторию для своих проектов, уход публики с четырехчасового "Калигулы" – признак какой-то серьезной ошибки. Что касается пьесы, то против нее в коммерческом плане работает тот факт, что "Калигула" Камю вовсе не историческая драма или байопик, а философский трактат, написанный в диалогической форме. Поэтому разумеется, что в постановке "Калигулы" не к месту дворцы в античном стиле и артисты в туниках. Някрошюс, чтобы уйти от стиля, навеваемого традициями классицизма и голливудских пеплумов, одел героев Камю в условно современные костюмы и поместил в сценическое пространство, более напоминающее деревенский постоялый двор, чем дворец императора. Однако трудно представить, чтобы те, кого относят к потенциальным потребителям коммерческой театральной продукции, были бы способны адекватно воспринимать и такую сценографию, и сам текст Камю, не упакованный в античные тоги. Хотя, возможно, будь в спектакле, при всей его визуальной скромности, эмоциональной сдержанности и логоцентричности, толика публицистического пафоса, не исключено, что обошлось бы без зевков в зрительном зале. До премьеры, кстати, был соблазн думать, что в спектакле об одном из самых жестоких тиранов древнего Рима будет проведена не одна яркая историческая параллель. К счастью, Някрошюс, в чьих работах предметом философских размышлений всегда была вечность, а не время, обошелся с пьесой Камю без публицистических грубостей. Однако при отсутствии каких-либо внешних эффектов из арсенала массовой культуры, способных удовлетворить ту часть публики, для которой "Калигула" прежде всего фильм Тинто Брасса со всеми величественными непристойностями и очевидными политическими аллюзиями, спектакль Някрошюса оказался в затруднительном положении. Пока режиссер ставил спектакли только у себя в театре, не вписывая свои работы ни в какой иной контекст, кроме контекста собственного творчества, такого с ним не случалось. Да и сам он прежде работал почти без ошибок. А теперь даже его знаменитая способность сочинять парадоксальные визуальные метафоры дала какой-то странный сбой, и чуть ли не все пластические образы в "Калигуле" получились прямолинейно иллюстративными. Равно как и музыкальное оформление. Компиляция из произведений Брукнера, Вагнера, Генделя и Рихарда Штрауса звучит в спектакле практически нон-стопом и с многозначительным смысловым усилением звука в самых патетических местах, будто указывая: тут тревога, там сомнение... Мысль, что Някрошюс не умеет работать по заказу, кажется нелепой. Поэтому приходится думать, что театр просто поспешил с премьерой. А условия для "дозревания" спектакля прямо на публике не самые лучшие: актерское эго звезд, получивших шанс работать с режиссером экстра-класса и, кажется, не выдержавших психологической нагрузки, и отсутствие у Театра Наций своей публики, адекватной режиссуре Някрошюса. Но главное – загадочный и, к сожалению, по всем приметам не преодоленный режиссером художественный "изъян" самой пьесы Камю, задуманной в предвоенном 1939-м и приобретшей в редакции 1945-го года невольную моральную двойственность, обусловленную естественным авторским сочувствием своему протагонисту. Сочувствием, объяснимым с точки зрения психологии творчества, но неприемлемым ни в контексте биографии реального Калигулы, ни уж тем более в контексте истории ХХ века. Хотя и оправданным в пьесе великого абсурдиста и экзистенциалиста традициями неоромантизма и философскими идеями театра жестокости.