ФИЛИПП ГРИГОРЬЯН О «ЖЕНИТЬБЕ» В ТЕАТРЕ НАЦИЙ И О ТЕАТРАЛЬНОМ ДЕБЮТЕ КСЕНИИ СОБЧАК

Столичный Театр наций продолжает сезон русской классики премьерой гоголевской «Женитьбы» с Ксений Собчак в роли свахи Феклы Ивановны. С режиссером и художником спектакля Филиппом Григорьяном побеседовал Дмитрий Ренанский.
— «Женитьба» была вашей идеей или предложением Театра наций?
— Мы вели переговоры о постановке нового спектакля, и все названия, которые я предлагал, по тем или иным причинам не подходили. Поскольку нынешний сезон проходит в Театре наций под эгидой русской классики, я начал думать об Островском, с которым давно хотелось поработать. Не хочется повторять общие места про «русского Шекспира», но это и в самом деле выдающаяся драматургия, идеальный материал для большой сцены.

— А как быть с бородами? Как работать сегодня с этим замоскворецким дискурсом?
— С Островским у меня в этом смысле особых проблем не возникало. А вот как раз с «Женитьбой» не все так однозначно. Пару лет назад я уже готовился к постановке этой пьесы — по предложению Эдуарда Боякова. Главный вопрос, мучивший нас с драматургом Денисом Ретровым, с которым мы работали над «Женитьбой», напрямую касался как раз бород. Что делать с сюжетообразующим противопоставлением купцов и дворян? Ответа на этот вопрос мы на тот момент не нашли: переписывать Гоголя рука дрогнула, а механизм актуализации так и не был нащупан. От постановки пришлось отказаться. С тех пор прошло какое-то количество времени — и когда худрук Театра наций Евгений Миронов предложил мне поставить именно «Женитьбу», у меня уже было что-то вроде решения.

— Несколько лет назад вы уже экспериментировали с актуализацией русской классики, выпустив в пермском «Театре-театре» «Горе от ума»…
— Да, но драматургия Грибоедова идеально ложится на реалии сегодняшнего дня — буквально каждой фразой «Горя от ума» можно впрямую рассказать об окружающей нас жизни. Гоголя таким ключом не откроешь: он не реалист. Он говорит о больших, глубинных человеческих проблемах, но при этом сводит все к постыдным мелочам и доводит это противоречие до карикатуры, до гротеска. «Женитьба» вообще выглядит предтечей абсурдистской драмы. Гоголь вроде бы маскирует пьесу под водевиль, но постоянно работает с экзистенциальной проблематикой. Подколесин — это ведь такой комический вариант Гамлета. Только, в отличие от шекспировского героя, у Подколесина нет лексического аппарата, который помог бы как-то вербализовать проблему. И там, где Гамлет решает вопрос «быть или не быть», Подколесин просто мычит.
Мы не «ошинелили» «Женитьбу», но увели ее в сторону мультипликационности.

— Новейшая сценическая история пьесы Гоголя может быть определена, по сути, конкуренцией двух традиций: первая наследует эфросовскому призыву «ошинелить “Женитьбу”», вторая трактует гоголевский текст исключительно как удобный материал для антрепризного «чеса» — в последние годы, правда, стало чрезвычайно модным совмещать эти вроде бы разнонаправленные векторы. Какой получилась ваша «Женитьба»?
— Ну, если учесть, что «ошинеливать» мы и не пытались, то, видимо, получился как раз антрепризный «чес» — в конце концов, у нас для этого подобрался фантастический состав актеров. Наше решение требует ансамблевой игры, но при этом нужно существовать в некой крайней степени карикатурности. Экзекутор Яичница (Олег Комаров) — двойник Владимира Харконенна из «Дюны» Фрэнка Герберта: манерный силовик, патриций, садист. Отставной капитан Анучкин (Антон Ескин), мечтающий о том, чтобы невеста знала французский, — закатанный в цинковый гроб военный, одержимый высокой идеей романтичный труп: в нем есть что-то от платоновского Копенкина из «Чевенгура», посвящавшего все свои победы Розе Люксембург. Жевакин у Гоголя, если помните, пытается жениться в семнадцатый раз — и на старости лет наконец понимает, зачем человеку нужна семья, но осознает это слишком поздно: мы с актером Сергеем Пинегиным вывели его то ли водолазом, то ли космонавтом — и в иносказательном, и во вполне прямом смысле слова. C одной стороны — слегка «отлетевший» уже человек, с другой — трагический герой советского космоса, футуристического проекта, оставшегося в далеком прошлом… На выходе получилась такая адская commedia dell'arte — мы не «ошинелили» «Женитьбу», но увели ее в сторону мультипликационности.

— В роли свахи Феклы Ивановны у вас занята ни много ни мало Ксения Собчак. Она вам понадобилась, так сказать, just for fun — или у столь парадоксального ангажемента есть какая-то концептуальная подоплека?
— Сочиняя спектакль, изрядную часть времени ты тупо, как компьютер, перебираешь самые разные схемы, пока душа не откликнется на что-то конкретное. С Ксенией именно так и получилось. Она постоянно была рядом, как один из любимых мультипликационных персонажей: я всегда был ее фанатом, прокрастинируя, я обожаю смотреть ее интервью на «Дожде». Меня всегда восхищали умение Ксении быть свободной и говорить правду в ситуациях, когда ее не говорит никто, а еще способность падать, подниматься, учиться и захватывать все новые и новые территории — думаю, вы понимаете, о чем я. В какой-то момент я подумал о Ксении применительно к «Женитьбе» — и забыл, как сон. А потом мне позвонил Евгений Миронов с вопросом, не хочу ли я, мол, попробовать на «Женитьбу» Ксению и Максима (Максима Виторгана. — Ред.). Я как-то сразу увидел в Виторгане такого Подколесина, который мне был нужен: большой ребенок, флегматик с затаенной болью, большой мужественный человек — и при этом одновременно такой пупсик! Когда мы впервые встретились, я не ожидал, что они так живо откликнутся: собираясь на встречу, почему-то думал, что Ксения в конце концов «соскочит», а Макс останется. В итоге получилось, что в спектакле играют оба.

— Рекламный имидж спектакля отсылает продвинутого зрителя к Полю и Жилю, а более массовую публику — к заставкам «Дома-2». Фекла Ивановна Собчак в вашей «Женитьбе» играет привычную роль главной телесвахи страны?
— Я эту игру сознательно не доигрываю, не говорю прямо, кто она вообще. Это скорее обобщенный образ — плоть от плоти современного мира, функция, механизм, которому, в сущности, совершенно все равно, кого с кем женить. Она ни хорошая, ни плохая, хоть и видится Подколесину смертью, которая пришла по его душу. Фекла ведет себя как социальная сеть для знакомств — если помните, в какой-то момент она говорит Агафье: ну не хочешь одного, так возьми другого — какая разница, хочешь потолще, хочешь потоньше, у нас на любой вкус женихи имеются.

— Вы работаете с Собчак как со своего рода реди-мейдом или все-таки пытаетесь встроить ее наравне с другими артистами в общий ансамбль?
— В каком-то смысле да. Но такая ситуация оказалась неприемлемой для нас обоих. И самым большим откровением для меня стал момент, когда Ксения наконец начала играть. За время репетиций она проделала, надо сказать, большую работу. Есть в спектакле одна очень показательная сцена, в которой Фекла приходит к Агафье Тихоновне — у нас она владеет каким-то мелким общепитом, что-то вроде шаурмы, где усталая сваха присаживается перекусить. Ксения много часов потратила на эту сцену, чтобы научиться есть и говорить одновременно…

— Чего в этом экстравагантном кастинг-ходе больше — риска или уверенности в кассовом успехе?
— Думаю, все-таки риска. Желтяк — это мощная и давящая штука. Спектакль получился отнюдь не объединяющим зал: имея наглость пригласить Ксению Собчак выйти на драматическую сцену, мы должны быть готовы к тому, что в ответ большое количество людей неожиданно и вдруг станут экспертами в области театра.