Пять лучших спектаклей фестиваля театров малых городов России

В Дубне завершился тринадцатый фестиваль театров малых городов России — межрегиональный смотр, организованный более десяти лет назад Театром наций и ежегодно кочующий из города в город. В город физиков съехались в этом году театральные люди из Новокузнецка, Лысьвы, Сарапула, Новошахтинска, Ельца, Серова и других городов.

Всего в кон­курс­ной про­грам­ме фе­сти­ва­ля 2015 года участ­во­ва­ли че­тыр­на­дцать те­ат­ров, де­мон­стри­ро­вав­ших свои ра­бо­ты как в ка­мер­ном фор­ма­те, так и на боль­шой сцене. Про­грам­ма по­лу­чи­лась ин­тен­сив­ной: театр из Аль­ме­тев­ска по­ка­зал пер­вый в Рос­сии та­тар­ский вер­ба­тим (то есть пред­став­ле­ние, ос­но­ван­ное на ин­тер­вью с ре­аль­ны­ми лю­дь­ми), а Се­ров­ская драма сыг­ра­ла слож­ную пьесу немец­ко­го дра­ма­тур­га Ро­лан­да Шим­мельп­фен­ни­га в брех­тов­ских тра­ди­ци­ях. Те­ат­рAll вы­брал пять глав­ных спек­так­лей фе­сти­ва­ля и ре­ко­мен­ду­ет их как зри­те­лям — если по­лу­чит­ся уви­деть, так и ку­ра­то­рам — если по­лу­чит­ся при­гла­сить на га­стро­ли в круп­ные го­ро­да.

«Спа­сти ка­мер-юн­ке­ра Пуш­ки­на», Лы­сь­вен­ский театр драмы имени А.А. Са­ви­на
Пьеса Ми­ха­и­ла Хей­фи­ца была за­ме­че­на мно­ги­ми дра­ма­тур­ги­че­ски­ми фе­сти­ва­ля­ми и даже по­бе­ди­ла на Кон­кур­се кон­кур­сов, ор­га­ни­зо­ван­ном фе­сти­ва­лем «Зо­ло­тая маска». И, тем не менее, для те­ат­ра этот ма­те­ри­ал тугой — мо­но­ло­гич­ный текст по­стро­ен по за­ко­нам прозы. По сути, это рас­сказ, вы­дан­ный ав­то­ром за пьесу, — по­весть о че­ло­ве­ке, чья жизнь ока­за­лась свя­за­на с лич­но­стью Пуш­ки­на: и в дет­ском саду, и в школе, и в армии.

Чи­тать эти иро­нич­ные вос­по­ми­на­ния увле­ка­тель­но, но на сцене мо­но­тон­но­сти из­бе­жать слож­но. Лы­сь­вен­ский спек­такль объ­явил войну тя­же­ло­ва­той по­вест­во­ва­тель­но­сти тек­ста: мо­но­лог пре­вра­тил­ся в озор­ной ера­лаш, в ко­то­ром ожили и за­го­во­ри­ли все пер­со­на­жи вос­по­ми­на­ний. Вот вы­пу­чи­ва­ет глаза и ис­тош­но кри­чит мон­стру­зо­ная учил­ка, в ис­пол­не­нии Вар­ва­ры Утро­би­ной по­хо­жая на Хелен Бонем Кар­тер из филь­мов Тима Бер­то­на. Вот глум­ли­во по­сме­и­ва­ют­ся од­но­класс­ни­ки неза­дач­ли­во­го Пи­ту­ни­на, вот они же ста­ра­тель­но ри­су­ют мар­ке­ра­ми сцен­ки из ска­зок Пуш­ки­на на белых хол­стах.

Со­про­тив­ля­ясь прозе, ре­жис­сер Артем Те­ре­хин со­сре­до­то­чил­ся на един­ствен­ной дра­ма­ти­че­ской линии пьесы: на от­но­ше­ни­ях Пи­ту­ни­на с Пуш­ки­ным. Вот Пуш­кин плю­ет­ся из тру­боч­ки в дво­еч­ни­ка Пи­ту­ни­на, за­быв­ше­го пер­вые стро­ки «Оне­ги­на». Вот он ер­за­ет на ска­мей­ке, бес­це­ре­мон­но ото­дви­гая Пи­ту­ни­на от со­блаз­ня­е­мой им де­вуш­ки. Но по­сте­пен­но все ме­ня­ет­ся — все боль­ше сцен из жизни са­мо­го Пуш­ки­на, все боль­ше вол­не­ния в го­ло­се Пи­ту­ни­на – и вот уже ду­раш­ли­вое со­пер­ни­че­ство пре­вра­ща­ет­ся в сго­вор и со­юз­ни­че­ство. Спек­такль Лы­сь­вы, за роль в ко­то­ром Ки­рилл Име­ров (Пи­ту­нин) по­лу­чил приз фе­сти­ва­ля, при всей своей иг­ро­вой ху­ли­ган­ской при­ро­де, ока­зал­ся еще и неожи­дан­но ак­туа­лен: в усло­ви­ях агрес­сив­ной про­па­ган­ды клас­си­ки он раз­мыш­ля­ет о том, что под­лин­ная лю­бовь к ли­те­ра­ту­ре воз­мож­на толь­ко через лич­ный и даже ин­тим­ный опыт.

«За чем пой­дешь, то и най­дешь», Дра­ма­ти­че­ский театр «Бе­не­фис», Елец
Юрий Мель­ниц­кий, не пер­вый год ра­бо­та­ю­щий в Ельце, со­зда­ет театр су­гу­бо ав­тор­ский: его об­ра­ще­ние к Ост­ров­ско­му, в первую оче­редь, ин­те­рес­но неоче­вид­ной трак­тов­кой тек­ста. При­ня­то ду­мать, что ис­то­рии про Баль­за­ми­но­ва – это почти во­де­виль; вспом­нить хотя бы зна­ме­ни­тое кино или мно­го­чис­лен­ные по­ста­нов­ки в те­ат­рах. Эти пьесы (как, на­при­мер, «Же­нить­ба» Го­го­ля) поз­во­ля­ют те­ат­рам неко­то­рое лу­кав­ство: ко­ме­дия по­ло­же­ний на клас­си­че­ском ма­те­ри­а­ле, кас­со­вые сборы обес­пе­че­ны.

Со спек­так­лем Мель­ниц­ко­го — со­всем дру­гая ис­то­рия: в его спек­так­ле о Баль­за­ми­но­ве если и есть иро­ния, то груст­ная, ме­лан­хо­лич­ная и су­мрач­ная. Ни­ка­ко­го ис­кри­сто­го ве­се­лья, ни­ка­ко­го бур­лес­ка. Мать Баль­за­ми­но­ва, ста­руш­ка креп­кая, стро­гая, спит мерт­вым сном на сун­ду­ке, но чуть что, про­тя­нет твер­дую руку, схва­тит цепко за во­ло­сы про­ви­нив­шу­ю­ся Мат­ре­ну. Сам Баль­за­ми­нов — боль­шой, несклад­ный, сим­па­тич­ный даже — но все у него не так, не склад­но.

Одна из тем елец­ко­го «Баль­за­ми­но­ва» - буд­нич­ное, неза­мет­ное на­си­лие, на ко­то­ром стро­ят­ся че­ло­ве­че­ские от­но­ше­ния. На­си­лие не толь­ко в при­нуж­де­нии, но и в норме — в том, что че­ло­век ру­ко­вод­ству­ет­ся не соб­ствен­ным же­ла­ни­ем, а по­ня­ти­ем «как надо». В дей­стви­ях Баль­за­ми­но­ва — мало воз­буж­де­ния, по­ну­рый, по­кор­ный, он мы­ка­ет­ся между Бе­ло­те­ло­вой и озве­рев­ши­ми от ис­то­мы сест­ра­ми. Жен­ский мир — страст­ный и власт­ный – на каж­дом шагу уни­что­жа­ет хруп­кую меч­та­тель­ную по­э­зию Баль­за­ми­но­ва. Влюб­лен­ная в него Сваха кри­чит и злит­ся, устав­шая от сво­е­го тру­до­во­го оди­но­че­ства; Бе­ло­те­ло­ва — по­жи­лая же­ман­ни­ца, по-де­ви­чьи пря­чу­ща­я­ся за из­го­ро­дью, как долж­ное при­ни­ма­ет сва­лив­ше­го­ся на нее же­лан­но­го же­ни­ха.

Спек­такль Мель­ниц­ко­го неспе­шен, за­дум­чив – и жизнь в нем как за­сто­яв­ша­я­ся вода. В по­лу­тьме Баль­за­ми­нов и Лу­кьян Лу­кья­ныч кла­дут своих невест на иг­ру­шеч­ных коней, их пла­тья раз­ве­ва­ют­ся в свете луны; грезы, неле­пая тоска о несбы­точ­ном сча­стье. Со­чув­ствен­ный юмор ре­жис­се­ра — не столь­ко в сло­вах, сколь­ко в му­зы­ке, в по­сто­ян­но зву­ча­щей песне «Ми­лень­кий ты мой...». В пла­сти­ке пер­со­на­жей — в том, как ме­чут­ся, как сла­до­страст­но жмут­ся друг к другу неуго­мон­ные сест­ры Пе­же­но­вы. Спек­такль длит­ся и длит­ся, за­бо­тясь не столь­ко о дей­ствии, сколь­ко об ат­мо­сфе­ре, о на­стро­е­нии рус­ско­го мы­тар­ства.

«Та­ня-Та­ня», те­атр-сту­дия «Грань», Но­во­куй­бы­шевск
Мо­ло­дой театр из Но­во­куй­бу­шев­ска при­ез­жа­ет на фе­сти­валь малых го­ро­дов не пер­вый раз: и в про­шлом, и в по­за­про­шлом году их спек­так­ли по­лу­ча­ли призы и хо­ро­шие ре­цен­зии. Театр со­всем неболь­шой — в спек­так­ле «Та­ня-Та­ня» за­ня­ты все шесть ак­те­ров мо­ло­дой труп­пы. И спек­такль у ре­жис­се­ра Де­ни­са Бо­ку­рад­зе по­лу­чил­ся — про мо­ло­дость, про ухо­дя­щее время, про жажду любви, про маету и на­деж­ду на сча­стье.

От­кры­тие этого спек­так­ля — ак­ту­аль­ность дра­ма­тур­гии Ольги Му­хи­ной. В 90-х Му­хи­на, пи­шу­щая про ро­вес­ни­ков, про по­ко­ле­ние, транс­ли­ро­ва­ла ощу­ще­ние вре­ме­ни, ощу­ще­ние на­ча­ла по­за­про­шло­го де­ся­ти­ле­тия с их ил­лю­зи­ей сво­бо­ды, новых воз­мож­но­стей, от­кры­то­го мира.

Ка­за­лось бы, тем, кто взрос­лел в ну­ле­вые, уже недо­ступ­на эта бес­печ­ная эй­фо­рия. Спек­такль но­во­куй­бы­шев­цев до­ка­зал об­рат­ное.

Лег­кие ткани по­лу­про­зрач­ных ширм дви­га­ют­ся по ве­рев­кам, об­ра­зуя про­стран­ство боль­шо­го дома. Дом в Биби­ре­во — иро­нич­ный па­ра­фраз на че­хов­ский мир усадь­бы. Го­род­ские на­ря­ды ме­ня­ют­ся на хол­ще­вые плащи и льня­ные пла­тья в пол — со­вре­мен­ные де­воч­ки и маль­чи­ки по­те­ря­лись во вре­ме­ни. Ни­ка­ко­го быта — толь­ко спе­лые яб­ло­ки в пле­те­ной кор­зине.

Успех но­во­куй­бы­шев­ско­го спек­так­ля, ко­неч­но, нель­зя спи­сать лишь на мо­ло­дость его со­зда­те­лей. Эта «Та­ня-Та­ня» — умный спек­такль. Спек­такль, тонко чув­ству­ю­щий при­ро­ду дра­ма­тур­ги­че­ско­го тек­ста — с его иг­ра­ми с клас­си­кой: здесь в при­зем­лен­ной Зине узна­ет­ся де­ло­ви­тая На­та­ша из «Трех се­стер», ног­тя­ми вы­ца­ра­пы­ва­ю­щая свое сча­стье, здесь кра­си­во укла­ды­ва­ют­ся вдоль несу­ще­ству­ю­ще­го озера и ле­ни­во пе­ре­бра­сы­ва­ют­ся празд­ны­ми фра­за­ми. Глав­ный успех — точно най­де­ная ин­то­на­ция, по­сто­мо­дер­нист­ская иро­ния, про­ни­зы­ва­ю­щая спек­такль. Здесь Зина любит Ох­ло­быст­и­на, а Ох­ло­быст­ин Таню, здесь Маль­чик любит еще одну Таню, но со­би­ра­ет­ся же­нить­ся на Зине. Каж­дый бро­са­ет­ся от од­но­го к дру­го­му, все ме­чут­ся по бес­ко­неч­но­му дому, не на­хо­дя покоя. Но здесь не рас­ска­зы­ва­ют ис­то­рию, не иг­ра­ют драму – можно и не сле­дить, кто кого все-та­ки любит. Сан­тех­ник дядя Ваня с кав­каз­ски­ми пыш­ны­ми усами вы­хо­дит и рас­ска­зы­ва­ет анек­до­ты, бес­це­ре­мон­но на­ру­шив пле­те­ние лю­бов­ных кру­жев.

«Зо­ло­той дра­кон», Се­ров­ский театр драмы имени А.П. Че­хо­ва
Пьеса Ро­лан­да Шим­мельп­фен­ни­га, в тра­ди­ци­ях немец­кой дра­ма­тур­гии, об­ла­да­ет слож­ной струк­ту­рой: несколь­ко сю­жет­ных линий, по пер­во­му впе­чат­ле­нию, не свя­зан­ных между собой. В мас­шта­бах ма­лень­ко­го ки­тай­ско­го ре­сто­ра­на, под ко­то­рым по­ме­ща­ет­ся скром­ная ла­воч­ка со вся­кой ме­ло­чью, раз­во­ра­чи­ва­ет­ся тема жест­ко­го устрой­ства мира, с па­рал­лель­ным су­ще­ство­ва­ни­ем раз­ных, в со­ци­аль­ном и на­ци­о­наль­ном смыс­ле, каст. На жар­кой кухне орет от зуб­ной боли мо­ло­дой ки­та­ец, в зале ре­сто­ра­на обе­да­ют устав­шие стю­ар­дес­сы, внизу пья­ный мужик на­си­лу­ет ази­ат­скую ра­бы­ню хо­зя­и­на ла­воч­ки. Вы­рван­ный окро­вав­лен­ный зуб с его при­клю­че­ни­ем, пу­те­ше­ствие мерт­во­го ки­тай­ца, за­вер­ну­то­го в ковер, на ро­ди­ну – Шим­мельп­фен­ниг пишет од­но­вре­мен­но ме­та­фо­рич­но и от­тал­ки­ва­ю­ще фи­зио­ло­гич­но.

Немец­кий ре­жис­сер Ан­дре­ас Мерц (его перм­ский спек­такль «Со­глас­ный / Несо­глас­ный» по Брех­ту недав­но при­во­зи­ли на «Зо­ло­тую Маску») вывел со­бы­тия «Зо­ло­то­го дра­ко­на» из бы­то­вой плос­ко­сти. В цен­тре сцены — ряд фи­гу­рок Манэки-Нэко, зна­ме­ни­тых «счаст­ли­вых котов», ма­шу­щих левой лапой. В их син­хрон­ной ме­ха­ни­стич­но­сти есть что-то зло­ве­щее – в общем, они все о том же рав­но­ду­шии, став­ший темой спек­так­ля.

Муж­чи­ны иг­ра­ют жен­щин, жен­щи­ны — муж­чин. Впро­чем, «иг­ра­ют» не со­всем то слово, ко­то­рым можно было бы опи­сать спо­соб ак­тер­ско­го су­ще­ство­ва­ния, вы­бран­ный Мер­цем. Зазор между ак­те­ром и ролью — огро­мен, а сама си­сте­ма пер­со­на­жей — по­движ­на: текст каж­до­го из ге­ро­ев раз­бро­сан по несколь­ким ис­пол­ни­те­лям. Иг­ра­ют не судь­бы, а тему. На­ту­ра­лизм, до­ве­ден­ный до край­но­сти, те­ря­ет свои ка­че­ства, пре­вра­ща­ясь в гро­теск: вы­рван­ный зуб ли­хо­ра­доч­но ищут не толь­ко на сцене, но и в зале, пе­ре­ша­ги­вая через зри­тель­ские ряды. Кровь — она же то­мат­ный сок, течет и течет сквозь плот­но сжа­тые зубы, по под­бо­род­ку де­вуш­ки, обо­зна­ча­ю­щей стра­да­ния ма­лень­ко­го ки­тай­ца. Мо­но­лог о ничем не при­ме­ча­тель­ном неле­га­ле, тру­пом плы­ву­щем домой к ро­ди­те­лям, про­из­но­сит муж­чи­на. И имен­но в этом взгля­де со сто­ро­ны рож­да­ет­ся со­чув­ствие, пе­чаль­ное по­ни­ма­ние неиз­беж­ной за­те­рян­но­сти лич­ной судь­бы в боль­шом ме­га­по­ли­се, где так тесно и так оди­но­ко од­но­вре­мен­но.

«Ива­нов», Но­во­куз­нец­кий дра­ма­ти­че­ский театр
Со­всем недав­но спек­такль Петра Ше­ре­шев­ско­го при­ез­жал в Моск­ву, на про­грам­му «Маска плюс» фе­сти­ва­ля «Зо­ло­тая маска». В Дубне ак­те­ры из Но­во­куз­нец­ка еще раз по­ка­за­ли, что умеют су­ще­ство­вать в непри­выч­ной им си­сте­ме ко­ор­ди­нат: в хо­лод­ном, по-ев­ро­пей­ски ла­ко­нич­ном про­стран­стве как будто бы и неудоб­но рвать душу в кло­чья, стра­дать по­дроб­но и с ню­ан­са­ми. Оран­же­вый шарик Сарры, топ­ча­щей­ся на мы­соч­ках, взмы­ва­ет в воз­дух, а на сцену с гро­хо­том па­да­ют крас­ные ша­ри­ки. Ко­лю­чий док­тор Львов мечет дро­ти­ки в на­ри­со­ван­ный на бу­ма­ге си­лу­эт, а оне­мев­ший Ива­нов лишь вздра­ги­ва­ет в рифму к каж­до­му брос­ку. Этот «Ива­нов» ис­пол­нен пред­чув­стви­ем гло­баль­но­го апо­ка­лип­си­са, ко­то­рый сме­тет с лица земли не толь­ко из­му­чен­но­го сты­дом глав­но­го героя, но и всех осталь­ных, ко­то­рые в при­выч­ной трак­тов­ке пьесы во­пло­ща­ют пош­лое обы­ва­тель­ство.

Все в этом «Ива­но­ве» — на над­ры­ве: и оби­жен­ной невни­ма­ни­ем су­до­рож­ный про­жек­тер Бор­кин, и груз­ный Ша­бель­ский, сквозь пер­во­на­чаль­ное пре­зре­ние ко­то­ро­го со вре­ме­нем пре­ры­ва­ет­ся рас­те­рян­ность и от­ча­я­ние мас­шта­ба не мень­ше, чем у са­мо­го Ива­но­ва. И Ле­бе­дев здесь не про­сто ка­ню­чит, но на ко­ле­нях готов полз­ти, чтобы деть себя хоть ку­да-то – хоть и знает, что и там, в го­стях, будет не лучше. Необыч­на и Саша — цеп­кая нефор­мал­ка, су­ю­щая на­уш­ник с Nirvana в ухо сво­е­му воз­люб­лен­но­му. В ее дей­стви­ях — не вос­тор­жен­ная лю­бовь, а уста­лая, но упря­мая по­пыт­ка спа­сти мир, ка­тя­щий­ся к чер­тям.