Взрывная, вызывающая Пельц, хозяйка „Зойкиной квартиры”. Строгая, аскетичная Хетти, секретарь „Дамы без камелий”. Молодящаяся Анна Андреевна, которая не прочь закрутить романчик с прохвостом Хлестаковым. Всех этих, таких разных, женщин сыграла Юлия Рутберг. Она родилась в артистической семье. Мама — музыкант, бабушка —танцовщица, дедушка — артист балета. Отец окончил Энергетический институт, но потом увлёкся пантомимой, стал лауреатом Всесоюзного конкурса артистов эстрады. Он был одним из создателей Студенческого театра МГУ „Наш дом”, где, собственно, родители и познакомились, потому что мама пела в этом театре. Потом папа окончил режиссёрский факультет ГИТИСа, снялся в полусотне картин, среди которых „Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещён”, „Безымянная звезда”, „Свадьба”. Только другой из дедушек был строителем, он возводил мосты, соединяя берега. Актрисой Юлия хотела стать с пятого класса, но увлечений у неё было много. Папа водил в Третьяковскую галерею, прививая любовь к прекрасному. Мама следила за тем, как дочь занимается в Гнесинской музыкальной школе. Бабушка приобщала внучку к танцам на льду в секции фигурного катания.

— В моей жизни было много чего, всего понахваталась, но я дилетант. Ничего серьёзного из меня не получилось. Ни музыкантом не стала, ни фигуристкой, однако всё это мне очень в жизни пригодилось.
— При таком разнообразии занятий как вы учились в школе?
— Не могу сказать, что очень хорошо. Я училась в английской спецшколе, с преподаванием некоторых предметов на английском языке. По гуманитарным предметам шла неплохо, в технических была дебилка. Кошмарные сны, что меня вызывают по физике, математике или химии, мне снились лет до тридцати.
— На улицу время оставалось?
— Я много времени проводила на улице. Играла в основном с мальчишками в казаков-разбойников, в прятки, а когда играли в войну, всегда была санитаркой. Висела на заборе, приходила домой в таком виде, что до сих пор не понимаю, как родители меня не лупили, но в нашем доме это было не принято. Один раз мама сорвалась. Я играла фортепианные этюды и показала ей язык. Она это увидела, и как следует дала мне по одному месту первым, что подвернулось под руку. Это оказалась авоська.
— Авоська была с чем-нибудь тяжёлым?
— Нет, пустая авоська. Мне даже не было обидно, потому что это очень трогательно, когда тебя лупят авоськой. Я вообще в жизни была такой авоськой. Очень смешной, нелепой девочкой. В друзьях — мальчишки, поэтому о каких-то лирических отступлениях речи не было. Всё это началось гораздо позже и как-то своевременно, потому что у каждого человека должно быть какое-то осознанное восприятие чувства любви, как чего-то чудесного, необыкновенного. Тогда ребята относились ко мне как к своему парню. По сей день у меня больше друзей мужчин, но даже с подругами складываются абсолютно мужские отношения. Для меня это единственно возможная система координат. Не люблю бабьего царства.
— Клички у вас в ту пору были?
— В школе звали „айсбергом”. Я очень быстро вытянулась, поэтому кличка не была обидной. Мама звала „лошарик” — жеребёнок, а папа звал „кутя” — щёнок.
— Ваш папа Илья Рутберг известен как актёр, но начинал он с пантомимы.
— Он выступал на эстраде, а его номера „Жираф” и „Опоздавший на лекцию” имели колоссальный успех. Потом он стал преподавать. На его занятиях был Марсель Марсо. Они с ним переписывались. Марсо бывал у нас дома. Папа ездил к нему в гости в Париж. Среди папиных учеников и Слава Полунин. До своего отъезда он был близким нам человеком.
— В пятом классе, решив стать актрисой, вы, наверное, мечтали играть принцесс.
— Больше всего мне хотелось сыграть Бабу-ягу. Это такой трогательный, очаровательный персонаж, собирательный образ всех сказок. Она некрасива, но обаятельна, потому что если в ней нет обаяния, то ей грош цена. Роль характерная. Сколько женских качеств, какой полёт фантазии! Это просто сказка в сказке.
— Куда решили пойти учиться после окончания школы?
— Решила в Щукинское, а поступила в ГИТИС на эстрадный факультет. Два года училась на одни пятёрки и каждый год поступала снова и снова в Щукинское. Папа ждал меня у училища, чтобы забрать с очередного провала, всю в слезах и соплях. Наконец, сердце его дрогнуло. Он позвонил Владимиру Георгиевичу Шлезингеру, заведующему кафедры Щукинского училища и попросил послушать меня лично. Шлезингер сказал: „Да”.
— А не проще было перевестись?
— Ну, во-первых, совершенно разные предметы, а во-вторых, я хотела учиться с самого начала. В результате училась шесть лет, но нисколько не жалею. Я не современная студентка, которая хочет быстрей, быстрей отучиться и начать сниматься. Не бывает быстрей. Этой профессии надо учиться медленно и подробно, и я очень рада, что с годами стала профессионалом. У меня есть определённый уровень, ниже которого не опускаюсь.
— Обычно выпускники Щукинского института почти не участвуют в показах, сразу идут работать в Театр им. Вахтангова.
— Мы показывались во все театры, и меня везде брали. Это был ужас! Дважды в жизни очутиться в совершенно противоположных ситуациях. Три года ты поступаешь, и тебя никуда не берут, а после окончания берут везде. Я не могла понять, что происходит, чуть не дошла до нервного срыва. Это такие инсулиновые качели, и то и другое очень трудно выдержать.
— И что вы выбрали?
— Выбрала Детский театр, потому что мне предложили там две главные роли. Сразу после окончания Михаил Александрович Ульянов сказал, что возьмёт меня в штат и что это высокая честь стать вахтанговкой. Я поинтересовалась тем, что буду играть. Не получив ответа, сказала, что оставляю за собой право показываться в другие театры. Он кричал так, что стёкла дрожали. Спустя месяц мне позвонили из Вахтанговского театра. За меня боролись Алла Александровна Казанская, у которой я училась, В. Иванов, В. Шалевич, В. Коваль. Михаил Александрович вообще ничего не понимал по поводу меня: „А что будет играть это лицо в нашем репертуаре?” Все в один голос убеждали его, что я буду играть, и действительно, мне предложили главную роль в „Зойкиной квартире”, и в течение восьми лет у меня было по две премьеры. М. А. Ульянов ко мне хорошо относится, уважительно, но он до сих пор не понимает, что со мной делать, потому что я совершенно не его женский типаж.
— Вы играли в „Опере нищих” Дженни-Малину, но спектакль так быстро сошёл
— Что-то не сложилось. Спектакль снят на видеоплёнку, в нём есть великолепные куски. Режиссёр спектакля, Гаррий Черняховский, очень одарённый человек, и то, что его сейчас нет в театре, для меня большая беда. Наверное, тогда у него был творческий кризис, хотя в театре происходят непредсказуемые вещи. Грандиозный спектакль Петра Наумовича Фоменко „Государь ты наш батюшка” прошёл 18 раз, а какие там были актёрские работы! Что поделаешь, когда артистов на сцене 32 человека, а в зале 180 зрителей.
— Спектаклям Р. Виктюка повезло больше. На них были аншлаги. Он поставил в вашем театре „Даму без камелий” и „Я тебя больше не знаю, милый”. Вы играли в обоих.
— В моей жизни было три режиссёра, которые сформировали во многом моё творческое оснащение. Сначала Гаррий Маркович Черняховский, потом Пётр Наумович Фоменко и затем Роман Григорьевич Виктюк. Это три системы координат, которые отрицают друг друга. То, что прекрасно у Фоменко, то, во что надо верить как единственно возможной правде, абсолютная неправда у Виктюка. Переходя из рук в руки, надо было отречься от предыдущего. Я просто в восторге от того, что мы делали с Виктюком, и воспитана во многом им, я его артистка. Он большой художник, обладает огромной энергией, невероятной фантазией. Просто фейерверк какой-то! На репетициях так затрачивается, что происходят удивительные открытия. Он великолепный „формалист”, но артисту нужно поймать не только форму, которую он предлагает, но и пропустить через себя его задачи, наполнить своими эмоциями.
— Вы сыграли в трёх спектаклях Владимира Мирзоева, но не назвали его в числе любимых режиссёров.
— Я познакомилась с Володей на первом его большом спектакле „Хлестаков”, когда он был абсолютно никому не известен, и если бы не Паша Каплевич, он никогда бы известным и не стал. Мирзоев пригласил на главные роли трёх артистов из нашего театра: Владимира Симонова, Максима Суханова и меня. Мы бросились в эту историю. Мы её ткали, создавали. Трагифарс, гротеск — это во многом моя среда, поэтому репетировала с огромным удовольствием. Дальше всё было сложнее. Могу сказать, что ещё очень любила первый акт „Короля Лира”. Во втором акте так многое и не поняла, а вот финал был изумительно красивый.
— Вы не боитесь спрашивать, когда не понимаете?
— Всегда спрашиваю, потому что если артист не понимает, что он играет, то зрителю в десять раз труднее это понять. Я пытаюсь соответствовать замыслу режиссёра, но так, чтобы в этом можно было дышать. Когда мы с Володей попали в безвоздушное пространство, то сильно поссорились. Тогда возникла сложная ситуация.
— Сейчас в вашем родном театре у вас осталась одна роль в „Пиковой даме”, да и та последний раз шла в январе.
— Абсолютно осознанно это делаю. Когда-то было по двадцать пять спектаклей в месяц, а потом количество перешло в качество. Свой срок я отслужила, и мой внутренний голос сказал, что выходить на сцену нужно только тогда, когда тебе есть что сказать и когда ты понимаешь для чего ты выходишь. Просто так топтать подмостки не имеет смысла. То, что предлагали, мне было не интересно. После „Лира” прошло два года, сейчас репетирую спектакль „Королева красоты” с режиссёром Михаилом Бычковым, и мой педагог Алла Александровна Казанская играет мою маму.
— Вне театра в каких-нибудь театральных проектах вы принимаете участие?
— В Доме актёра по инициативе Маргариты Эскиной прошёл мой творческий вечер. Режиссёром был Владимир Иванов, музыкальным руководителем Татьяна Агаева. На основе этого вечера, волею судеб, я создала собственный проект „Вся эта суета”. В нём тринадцать музыкальных номеров, прописана история по принципу кабаре. Когда увидела фильм „Кабаре”, то просто с ума сошла. Мне очень хотелось работать в этом жанре, потому что это сплав музыки, пластики, актёрской игры. При этом идёт разговор на серьёзные темы. Всё произошло в два дня. Нашлись деньги, Маша Данилова согласилась делать костюмы, а шили их в Театре имени Рубена Симонова. Андрей Климов и Ксения Полещук готовили декорации. Затем появились помреж, администратор и директор. У спектакля есть гримёр и костюмер. На сцене блистательное трио музыкантов. Всё как в настоящем театре. Играем мы его уже второй сезон в Театральном центре „На Страстном” благодаря Михаилу Пушкину. Большинство людей, когда создавался этот спектакль, не хотели брать деньги. Для меня это самая большая награда. Значит, за то время, что существую в театре, я всё же каких-то заповедей не нарушила и получила сторицей. Спасибо дедушке Грише: я возвела свой мост и построила театр для одной актрисы.
— В спектакле „Доктор Чехов” в Санкт-Петербурге вы играете все женские роли. Какая из них нравится больше всего?
— В этом спектакле начинала с того, что была Фирсом, потом Шарлоттой, Заречной, Аркадиной, генеральшей из „Платонова”, Ириной и Машей из „Трёх сестёр”, Саррой, в конце — Чеховым. Мне клеили бороду, усы. Я была женской ипостасью Чехова. Нравились мне Шарлотта, Аркадина, Заречная и генеральша. Совершенно невыносимая была сцена с Серёжей Бехтеревым, который играл Вершинина. Играл так, что я думала, что у меня сердце разорвётся. Сережа просил: „Ты только не плачь”, а у меня слёзы сами по себе катились.
— Когда вы первый раз попали на съёмочную площадку?
— Первый раз вошла в кадр спиной. Мне было 16 лет. Играла дочку тирщика, а тирщика играл мой папа. Потом сыграла у Е. Гинзбурга в фильме „Руанская дева по прозвищу Пышка”, и Г. Гаранян разрешил мне спеть самой. У этого же режиссёра недавно снялась в „Анне” и в мюзикле „Бедная крошка”. Кино для меня началось ни шатко ни валко, а потом на пять лет вообще ушла из кинематографа, впрочем, я не особо там и пребывала. Театр для меня был важнее очередных ролей врачей, куртизанок и остальной чернухи. Осознанно сосредоточилась на театре и только выиграла от этого. Нормальные роли пришли, и сейчас, в общем, не бедствую.
— Вам не кажется, что в жизни ваша героиня из телесериала „Участок” вряд ли смогла бы жить в деревне?
— Когда я приехала сниматься, Нина Ивановна Русланова воскликнула: „О, смотрите, самое деревенское лицо в нашей картине!” В деревне и не такие лица встретишь. Моя интеллигентка вышла замуж. Муж привёз её к себе домой в деревню, и она так там и осела. Такая овца из девятнадцатого века.
— В фильме „Мужской характер” вы играете киллера. В вашем характере есть что-то сильное, мужское?
— Безусловно. Я умею добиваться результата, противостоять хамству, наглости, подлости. Я человек шпаги, умею постоять за себя, и не только за себя.
— Ваш голс часто звучит в рекламе.
— Я не так много работаю в рекламе, а вот за кадром мой голос звучит на канале „Культура” в циклах передач, документальных и публицистических фильмах. Для такой работы нужен особый настрой, потому что голос за кадром звучит, как музыкальный инструмент, и нужно определённое умение владеть им. Ведь я не могу помочь себе игрой. Нужно внятное словесное действие.
— Ваше появление на „Фабрике звёзд” вызвало удивление.
— Появилась там только один раз, и после того как сформулировала в кадре своё отношение к шоу-бизнесу, мне даже машину обратно давать не хотели, я оказалась совершенно не в их формате.

— Чем занимается ваш сын? — Грише девятнадцать лет. Он учится в Международном институте рекламы, безусловно тяготеет к актёрству, но насильно толкать его не буду. Пусть у мальчика будет нормальная профессия. Его приглашали сниматься, но он отказывался. Гриша никогда не выходил на сцену, как многие актёрские дети, и не снимался в кино.
— Как оценивает вашу работу?
— Он очень чётко считывает, понимает, где плюсую, потому что хорошо меня знает. Мы с ним похожи. Он сразу подключается ко мне. Говорит точные вещи, очень за меня переживает, волнуется, как и вся моя семья.