Живут-тужат на задымленном острове, где основной головной убор — противогаз, а вместо солнечного света жадное пламя не остывающих печей. Островообразующее предприятие — мясокомбинат по переработке бычьих семенников в деликатес бессмертия. На нем трудятся во благо бессменного (а точнее бессмертного) Обер-Кондуктора и себе во вред местные жители. Живут без жалоб (не кому) и без надежд (не на что), но стабильно.

Всех нестабильных сбрасывают в океан на корм акулам: безотходное производство внедрено во все сферы жизни. Комбинат работает как часы, но однажды срабатывает часовой механизм…

Московский дебют лауреата всевозможных театральных премий режиссера Андрея Могучего и основателя инженерного театра „АХЕ” Максима Исаева на сцене Театра Наций без сомнения взбудоражит Москву. Не только театральную. “Circo Ambulante” в переводе — цирк-шапито — революционный проект во всех смыслах слова. Динамичная декорация, за каждый элемент которой ответственен отдельный человек, поражает размахом. Театр нового измерения наглядно представляющий неприглядную (ир)реальность. Тяжелая по смыслу и воплощению форма спектакля, порой, не требует текста: она сама неприкрытый подтекст. Мясокомбинат — государственная машина, убивающая людей. Рабочие, день за днем потрошащие бычьи туши, в конце концов теряют себя, свои души. Умирая, здесь сожалеют лишь о том, что не успеют досмотреть любимый сериал. Больше не о чем.

„Мертвые любят нас”, — твердит одна из работниц и это взаимно: здесь тоже „любить умеют только мертвых”. Нет одиночек (личностей), одиноки все, но все вместе. Ходят строем под гнетом строя. Взрыв разрушает не только комбинат, но и основы генеральной кривой линии партии. Восседающий на троне под гербом с черным орлом Обер-Кондуктор а-ля Кощей Адольфович, пока другие правители беспокоятся о третьем сроке, сетует, что его жизнь висит на волоске. Третья жизнь. Страшнее всего, что разворачивающаяся много лет назад или много лет вперед, а точнее на наших глазах история, несмотря на весь натурализм и гиперреалистичность уже не шокирует и не пугает. Много зеркального, до слез знакомого, родного.

Например, у острова есть свой национальный проект — сооружение цирка. Обер-Кондуктор объявил о плане по превращению острова в центр мировой клоунады. Он очень любит детей, особенно маленьких мальчиков. Освоение трехмиллиардного бюджета идет быстрее, чем строительство, но народ, глядя на плакат „До открытия цирка осталось …” верит „через четыре года здесь будет город-цирк”. А сколько до Олимпиады в Сочи?

…Белые мишки с плакатом „С нами мох” пробегают по сцене. Это местная группа арт-террористов. Художники-акционисты временами напоминают аукционистов, ибо продаются тому, кто больше даст. Арт-война с режимом ведется по приколу, а мирная жизнь — по заветам „Катехизиса революционера”: члены арт-группировки свободно и группово любят друг друга и польский театр. Вообще, на острове много бунтарей-говорунов, но они знают свое место. Островок свободы — это бар „Куба”, где на экранах крутят речи Че Гевары. Там, бутылка за бутылкой и протекает борьба с режимом. На этом оруэлловском фоне проходит жизнь Марии (Лия Ахеджакова) и ее мужа Антона (Альберт Филозов). Она пережила темное время из-за его измен, он - инсульт и паралич из-за ее доноса на него в партийный комитет. Время, которое калечило, вдруг начинает лечить, и Антон, десятилетия пролежавший параллельно земле, отделяемый от нее только грудой лекарств и судном, решает восстать наперекор режиму и порядку. Не только больничному.

Не амбуланте (шапито), но амбулатория, где люди исчисляются койко-местами — вот мир, против и благодаря которому восстает герой, держа в уме идеалы идальго Ламанчского. Гибнет. Но не напрасно.

Героиня Лии Ахеджаковой коротала дни одноухой (последствия неудачного циркового номера) и могла бы жить в общем потоке и дальше, наглухо. А ведь очень удобно жить приглушенно, не вслушиваясь в какофонию жизни. Но эта дама печального образа, прозванная „разочарованной Дульсинеей”, поняла, что если нет свободы кругом, нужно найти свободу в себе. Разочарованная, а не разочаровавшаяся — с нее спали чары злого колдуна, захватившего остров.

„Получив палкой по голове, прозрела, и все вижу теперь в истинном свете”, — говорит актриса, обращаясь в зал.

Ее героиня молчала тогда, когда другие разглагольствовали, и заговорила, когда умолкли кухонные вольнодумцы. Во весь голос. Во всеуслышание. Вопреки. Хрупкая маленькая женщина по примеру мужа в доспехах Дон Кихота не призывает и разоблачает, а просто говорит с публикой. Объясняет, что „духи зла вошли в дома и тела наши”, что „злой колдун захватил часть суши нашей”, что мы забыли о чести, достоинстве, благородстве и великодушии, „не держим больше клятв своих и обещаний”, что „те, кто должен нас учить, лечить и охранять, на самом деле обманывают, калечат и грабят”. Говорит актриса партнерам по сцене, а аплодируют в зале.

„Очнитесь, люди. Подымите голову. Вы свободные люди!” — робко, но твердо звучат слова, обращенные в зал.

Спектакль со сложнейшей машинерией перехлестнул сцену именно словом. А слова заразительны… Но счастливого финала все равно не будет. Ведь неспроста авторы отослали зрителей к герою Сервантеса, идеалы которого заведомо неосуществимы. И вот к власти приходит новый тиран, бывший надсмотрщик завода — маленький человек с большой жаждой власти. Черные фартуки рабочих сменяются белыми. Это и знаменует победу арт-революции.

На том и завершается история о взрыве на мясокомбинате, — взрывом аплодисментов. “Circo Ambulante” — театр анатомический. В том смысле, что являет именно изнанку жизни. Может и не нашей, ведь перед спектаклем зрителей предупреждают: „здесь все ненастоящее. И публика — ненастоящая”. Спектакль, если и не призыв, то сигнал. Предупреждающий — надо проснуться и заговорить. И даже если „цирк” за окном не изменится, изменится человек. Вернее только тогда он и станет человеком. Все действо, многослойное и многонаселенное, в сущности посвящено одному камерному моменту, когда человек остается наедине с собой и вдруг понимает:

„Пора. Я готов начать./ Не важно, с чего. Открыть/ Рот. Я могу молчать./ Но лучше мне говорить”. Говоря словами спектакля, — „важно не жить в смерти и не умереть в жизни”. Спектакль Андрея Могучего, который не устает обращаться к теме донкихотства (см. спектакль „ДК Ламанчский”) в этот раз определен как гиньоль — площадной театр ужасов. Что это такое мы знаем с тех пор, как в язык вошло новое слово „ходынка”.

Главное, чтобы этот бродячий сюжет (ambulante) не набрел на нас вновь.